Предыдущая   На главную   Содержание   Следующая   Борис Хмельницкий: Главный Робин Гуд нашей страны   Он давно ушел из театра и почти не снимается в кино, но, тем не менее, он частый гость телевизионных передач и журнальных страниц. Как и много лет назад Бориса Хмельницкого называют главным Робин Гудом и Дон Жуаном страны. И это не просто слова. Особая примета -- Первый вопрос, который вертелся у нас в голове, пока вы общались со зрителями в прямом утреннем эфире телеканала «Домашний»: для вас, представителя актерской богемы проснуться чуть свет – это подвиг? - «Кто рано встает, тому Бог подает». В актерской профессии приходится, и вставать рано, и работать допоздна. Если ты любишь профессию, любишь своих зрителей – это не проблема. -- Глядя на вас, с трудом поверишь, что вы – мужчина, довольно солидного, по паспорту, возраста, разве что благородная седина хоть как-то об этом напоминает, вы всегда энергичны и веселы. В чем секрет вашей неиссякаемой бодрости духа? - Однажды гуляли с дочкой в парке, она сказала мне: «Папа, выпрямись!». Я запомнил эту фразу и сейчас точно знаю, что как только человек начнет чувствовать себя немощным, начнет шаркать ногами, перестанет выпрямляться, он тут же состарится, он заболеет, усохнет и, в конце концов, умрет ничтожным. В детстве ты не думаешь о том, что такое жизнь, просто играешь, мяч гоняешь. С возрастом начинаешь понимать, что это дар, Богом данный, и что ценить нужно каждую секунду. Поэтому я и не унываю, жалко тратить на это свою жизнь. До последнего момента я буду стараться держать спину прямой. Я хочу творить, гореть, юморить до последнего вздоха, и смотреть на этот удивительный мир широко раскрытыми глазами. -- А вас еще можно чем-то удивить? - Конечно. Удивление — оно как талант. Я видел очень много. Мы снимали почти на Северном полюсе, в Арктике. В пустыне тоже был. Там вроде бы ничего нет, но нужно просто иногда к земле присмотреться: вроде бы просто песок, а в нем ракушки, жизнь какая-то... Удивление должно в нас присутствовать всегда: вот какой сегодня день замечательный... Вот котик полосатый... Вот девушка красивая... -- А вот мужчина импозантный… с бородой. Вы много лет верны одному и тому же имиджу, а между тем, среди актеров не часто встретишь человека с какими-то «особыми приметами». Не было случаев, когда предлагали роль, с условием, что вы побреетесь? - Было наоборот. Расскажу сначала: я отпустил бороду для съемок в фильме-опере «Князь Игорь». К открытию сезона возвращаюсь в театр, а Любимов меня увидел и говорит: «Значит, так, классная борода. Сбреешь – уволю из театра!» Я думал – шутит. Ведь он даже сильного грима не признавал! А он: «Я знаю, что в идеале актер должен быть лысым. Но Чарли Чаплин-то с усиками! А как играл! Ты так сыграй, чтобы я не думал, с бородой ты или нет!». С тех пор так и хожу с бородой. -- Не потому ли чаще всего вспоминается сыгранный вами благородный защитник всех угнетенных Робин Гуд, что вы до сих пор на него похожи. Внешне. По состоянию души он вам так же близок? - Наверное, да. Это образ из нашего детства, из наших книжек, наших игр. На таких легендарных героях воспитывается целое поколение. Мама с папой научили меня думать не только о себе, но и о других. Когда я вижу несчастья, страдания, пороки на нашей земле, то все это очень переживаю. А переживание - это уже путь к познанию. К сожалению, большинство людей переживает исключительно за себя. Заколдованные преподаватели -- По-видимому, эти люди в детстве играли в других «героев». А где проходило ваше детство? - Я родился в Приморском крае, в городе Уссурийске. Мой отец военный, и когда мне было 12 лет, его перевели на Украину, в Житомир. Оттуда меня отправили в Киев. Одного без родителей. Дело в том, что в детстве я сильно заикался, прошел всех логопедов, но толку было ноль. И тогда в четвертом классе меня направили к знаменитому профессору Деражне – он лечил от заикания по методу основанному на опыте философа и оратора Демосфена – тот тоже был заикой: он выходил к морю, набирал в рот камушки и говорил, а так как шум моря заглушал его собственный голос, то он и не стеснялся собственного дефекта. Только у Деражне было одно условие – в Киеве я должен был жить без родителей, чтобы учиться преодолевать себя и свои недостатки самостоятельно. Родители поселили меня в одной еврейской семье, и каждый день я ходил в школу и на занятия в клинику. Когда первый раз пришел в школьный класс, меня попросили представиться, рассказать о себе. Я начал сильно заикаться, а мальчик, сидевший впереди, самый здоровый в классе, засмеялся. Но не успел он закончить свою пародию на меня, как я набросился на него и стал лупить. Для меня это не было проблемой – я был спортивным мальчиком, занимался боксом, теннисом, баскетболом, футболом… Меня тогда вызвали к директору и хотели исключить из школы. Я все рассказал Деражне, тот похвалил меня, мол – так и надо, только лучше бы это делать после уроков. Профессор сходил к директору, объяснился с ним, и меня оставили в школе. Так я прожил в Киеве целый год, больше меня никто не дразнил. -- То есть в детстве вы были драчуном? - Если меня оскорбляли, отвечал обязательно. Но незаслуженно никогда никого не бил. Дело не в кулаках, а в умении дать отпор, важна сила духа, характер, умение победить противника морально. -- Свое заикание вы тогда тоже победили? - Метод Деражне мне, конечно, помог, но окончательно заикание не прошло. Чтобы окончательно избавиться от этой проблемы, я решил поступить в театральный институт. -- Вот те на! С дефектом речи в артисты! - Да. Не потому что, а вопреки. И в этом мне помог сам знаменитый Вольф Мессинг! -- Это тот, который бежал из фашистской Германии, потому что предсказал Гитлеру поражение? Вы были знакомы с этим одиозным человеком? - Он был другом нашей семьи. Перед экзаменами в Щукинское училище он усадил меня перед собой и сказал: «Ничего не бойся, Вольф Мессинг всегда с тобой!», - Мессинг расспросил у меня, кто будет в приемной комиссии, и пообещал, что когда я войду в аудиторию, он будет внушать моим педагогам, чтобы меня приняли. В конце концов, экзамены перенесли на два часа, но я верил в поддержку своего покровителя и, ничуть не волнуясь, легко выдержал экзамен. До сих пор не знаю: сам ли я такой талантливый, или стал актером по волшебству великого мага. Но учиться было нелегко, я продолжал заикаться и даже, бывало, что на устные вопросы отвечал письменно. Одним из моих педагогов был Юрий Любимов. Вместе со своими студентами, ставшими впоследствии основной труппой театра на Таганке, он готовил дипломный спектакль по пьесе Брехта «Добрый человек из Сезуана». В постановке играли Владимир Высоцкий, Алла Демидова, Валерий Золотухин, Семен Фарада. Любимову нужны были музыканты, и он пригласил меня и Анатолия Васильева, студентов с младших курсов, написать музыку. -- А вы, простите, умели это делать? - Ну, я же окончил Львовское музыкальное училище по классу баяна и специализировался как дирижер оркестра народных инструментов. Музыка сопровождает меня всю жизнь, и во многом повлияла на мою судьбу. И не только творческую. А тогда музыкальное образование открыла мне дверь в Театр на Таганке. Получился очень музыкальный спектакль, включающий сорок две мелодии, который впоследствии много лет имел феноменальный успех. Когда Юрия Любимова назначили главным режиссером театра драмы и комедии на Таганке, мне, третьекурснику в том театре уже доверяли играть главные роли. По окончании училища я так и остался на Таганке на долгих тридцать лет. -- Ну а заикание-то как прошло? - Как-то само собой. Любимов на это не обращал внимания, и я ему благодарен за такую поддержку. Спел песню будущему тестю -- С какого эпизода для вас начался кинематограф? - В театре я играл в спектакле «Павшие и живые» - о поэтах и писателях Великой Отечественной войны. Как-то на представление пришел украинский режиссер с киностудии имени Довженко Леонид Осыка. Он пригласил меня сняться в своем фильме «Кто вернется - долюбит». Осыка был гениальным режиссером, ходячим учебником по кинематографии, и дебютировать у него было хорошей школой для меня. Когда фильм вышел, его каждый вечер крутили в кафе на главной улице Киева, Крещатике. Там был установлен экран и после окончания сеанса я там читал стихи, вокруг толпился народ, а я был очень горд. А второй работой был любимый фильм моей дочери «Вечер накануне Ивана Купала». Он довольно долго и незаслуженно лежал на полке. Его приглашали на кинофестивали во Францию, в Канны, но фильм так и не выпустили за пределы СССР. После этого я снимался в десятках картин, но «Вечер накануне Ивана Купала» считаю своим лучшим фильмом. -- Вас довольно часто можно видеть с дочерью Дашей. Но она – не единственный ваш ребенок, так ведь? - Да, у меня еще есть сын Алексей, он закончил финансовый колледж в Лондоне, живет со своей мамой и приемным отцом – мужик хороший, дай Бог, чтоб у них все было. Жалко, только, очень редко вижу сына. Но, давайте не будем на эту тему, мама моего сына не любит, когда я о них говорю – но разве ж перепишешь биографию… -- Хорошо, но про дочь-то вы охотно поговорите? Довольно непривычная для нашего общества ситуация, когда дочка после развода родителей остается не с матерью, а с отцом. Вдвойне это вызывает интерес, когда такая ситуация происходит в семье знаменитостей. - Так получилось. В раннем детстве Даша в основном оставалась на попечении моей мамы – мы с Марианной постоянно гастролировали. Я вообще не понимаю, почему возникает такой вопрос – ребенок должен жить с тем из родителей, с кем ему лучше, кого больше любит. Если уж у родителей не получилось жить вместе, они должны сделать все, чтобы их ребенок не чувствовал себя обездоленным. У Даши прекрасные отношения с матерью, они постоянно и очень душевно общаются: и с ней, и с ее сестрой Настей, Анастасия Вертинская вообще для нее авторитет! -- Когда вы вошли в семью Вертинских в качестве мужа Марианны, вы ощутили традиции этой артистической династии? - Я же вырос на песнях своего Александра Николаевича Вертинского. Когда папа вернулся с фронта, он привез пластинки Александра Вертинского и Петра Лещенко. Мне было пять лет, и я сразу запомнил песни «Желтый ангел», «Дорога длинная». Это было мое первое удивление от слова, голоса, интонации, музыки, манеры и еще чего-то загадочного, чего до сих пор не могу объяснить. Наверное, это и есть Судьба, но с великим Вертинским я познакомился в четырнадцать лет, я тогда дерзнул спеть ему некоторые мои самые любимые песни и получил его одобрение. Это окрылило мальчишку и безусловно повлияло на всю жизнь. А потом Марианна стала моей женой, и когда родилась Даша, я пел ей колыбельную, написанную моей сестрой, композитором Луизой Хмельницкой. Музыка переплела все наши судьбы. Надо сказать, что моей дочке повезло с наследственностью: с моей стороны мама, папа, бабушка, дедушка – замечательные, талантливые люди. Да и я, вроде, не последний актер. А с другой стороны – дедушка Александр Николаевич Вертинский, мама - Марианна Вертинская, тетя - Настя Вертинская. Неплохая для девочки компания собралась. -- Мы не спрашиваем: почему вы развелись, это очень личное дело. - Я всегда говорил, и буду говорить: все мои женщины бросали меня сами. Терпеть не могу мужиков, которые похваляются, мол, я бросил жену! Ну, какой ты мужик? Скажи, что она тебя оставила – ей будет легче. Ушла, значит, я что-то не так сделал. Не удержал, не хватило сил, не влюбил так, чтоб других не видела, не сумел стать одним единственным на всю жизнь. Всем известно, что у меня было две жены – Марианна Вертинская и Ира Гончарова – обе меня бросили и были правы. -- А вы часто влюбляетесь? - Да, я нормальный мужик. Может нас, таких нормальных и натуральных осталось немного, и за нас, женщинам нужно держаться. Я влюбляюсь в каждом этапе своей жизни: и в пять лет, в детском садике, и в школе, и в юности. И сейчас влюбляюсь. Ну а как без этого, если вы такие замечательные и очаровательные. -- Трудно было одному растить дочку? - Да чего тут трудного? Встать пораньше, накормить, проводить в школу, научить чему-нибудь – разве это сложно? Сложность одна – какой в результате человек вырастет. Но я результатом доволен. Моя дочь окончила Щукинское театральное училище, снялась со мной в двух фильмах – у нее есть талант, это вижу не только я, но и многие режиссеры. Потом отучилась в Архитектурном институте на факультете дизайна. Актерская профессия сейчас не надежная: сегодня ты играешь, востребован, а завтра забыт – сколько замечательных, именитых актеров встретили нищенскую старость. Миллион для государства -- Вы сейчас тоже не очень-то снимаетесь. Неужели не приглашают? - Просто я не снимаюсь в плохом кино. Я никогда не соглашался на плохой сценарий или режиссуру. Я сначала читаю сценарий, потом знакомлюсь с режиссером, смотрю предыдущие работы операторов. А потом только решаю, хочу ли в этом сниматься. Я конечно, понимаю, что надо работать, надо сниматься, зарабатывать деньги на жизнь. Но идти на компромисс нельзя. После этого уже не дадут ролей. Это мое отношение к работе. -- Вы считаете, что сейчас нет хорошего кино? - Нет, я так не считаю. Вот сейчас моя дочь учится на высших режиссерских курсах, пока снимает документальное кино. С ней учатся очень талантливые ребята. Я считаю, что им надо дать возможность снимать то, что они хотят, независимо от рейтингов и финансовых затрат – тогда может появиться очень интересное новое кино. Я верю в молодых режиссеров. -- У вас дома есть фильмы с вашим участием? - Есть, но не все. Про некоторые я просто забываю, чаще смотрю знаковые фильмы. -- Наверное, Робин Гуда или Айвенго? - Да. Я счастлив, что у меня были такие роли, это образы, которые воспитали целое поколение. Ко мне до сих пор подходят люди и говорят, что выросли на фильме «Стрелы Робин Гуда». Удивительная вещь: я всегда любил этот фильм, но только недавно понял, насколько он хорош, посмотрел «Робин Гуда» с Кевином Костнером – нет ничего общего с нашим! Наш фильм был точным попаданием в жанр романтического кино: великолепные баллады, спетые Володей Высоцким, красивые герои, красивая история, настоящая борьба добра и зла – да и злодеи-то не такие уж и плохие. Недавно я был в Израильском курортном городке Бад-Яме, шел ночью к пляжу: темно, ничего не видно. Навстречу - компания, человек восемь, говорят по-русски. И вдруг один подходит ко мне: «Это вы?! Наш Робин Гуд?!!». Второй говорит: «А я вас видел в Москве, в спектакле на Таганке»… Это приятно. Я работал в лучшем театре страны, под руководством Юрия Любимова. Мы играли прекрасный репертуар, не позволяя опускаться ниже поставленной планки. Поэтому и сейчас я не могу участвовать в некачественных проектах. -- В одном из интервью вы рассказывали о том, что вас приглашал сняться в своем фильме знаменитый Кирк Дуглас. Что помешало? - Советский строй. С Кирком Дугласом я познакомился в Югославии, на кинофестивале. Он наполовину русский, его мама родом из Смоленской области. Кирк пригласил меня сняться в Голливуде, в главной роли в фильме «Скалолаз» по Стивенсону - устроил по этому поводу фуршет, собрал всю нашу делегацию и официально всем объявил. А продюсером картины был в то время совсем неизвестный сын Дугласа – Майкл. Я тогда спросил про гонорар. Он назвал сумму - пол миллиона долларов. Для начала восьмидесятых это была фантастическая сумма. От удивления я долго не мог ничего сказать. А он решил, что мало и говорит: «Хорошо, восемьсот тысяч… ладно – миллион!». Начались переговоры. Я говорю нашему представителю Госкино: «Отпустите, я готов за суточные сниматься, все деньги отдам». И началось: бумажки туда-сюда, так меня и не отпустили. Был еще один шанс – но в другой раз меня не отпустил Любимов, я не в обиде, наверное, ценил очень. Вот думаю, как бы сложилась моя актерская судьба, если бы я все-таки снялся в Голливуде. -- Вы тридцать лет отдали Театру на Таганке и ушли в никуда. Почему? - Да просто исчерпал себя в театре. Я оглянулся по сторонам и спросил себя: в чем бы еще ты мог себя реализовать. И понял, что только в музыке – в моей душе осталась музыка спектаклей, кинофильмов, музыка моих друзей, Володи Высоцкого, музыка классиков: Рахманинова, Чайковского, Шопена, музыка поэзии Сергея Есенина, Александра Блока, Марины Цветаевой, песни, написанные мною для Тамары Мионсаровой, Гелены Великановой, Эдиты Пьехи, Эдуарда Хиля…И я вернулся к музыке, как говорится: все возвращается на круги своя! Ведь именно с музыкального творчества начался мой путь в искусстве. Под хмельком -- Если бы в вашей жизни не было театра и кино, кем бы вы стали? - Был бы дирижером и, наверное, все равно пришел к той же точке, в которой я нахожусь сейчас. -- Но тогда бы, скорее всего судьба не свела бы вас со многими близкими вам людьми, допустим с Владимиром Высоцким. - Возможно, мы бы встретились при других обстоятельствах. -- Вы устраиваете вечера памяти Владимира Семеновича. Вам нравится, как другие артисты исполняют его песни? - Я считаю, что лучше его самого их никто не споет. У меня был любопытный случай. В фильме «Стрелы Робин Гуда» мой герой исполняет баллады голосом Володи. Как-то гастролируя с концертами, я подумал, а почему бы мне самому их не спеть: музыкальный слух есть, голос тоже. Я сказал Высоцкому о своем желании. Иду на сцену – полный зал, выступаю. Пою, и слышу все время у себя за спиной голос Володи. И он как бы все время мне мешает, не дает нормально петь». А следующее утро встречаюсь с Володей. Он мне говорит: «Ну, как, спел?» - «Ага, - отвечаю, - но больше петь эту балладу я не буду. У тебя это лучше получается». Высоцкий не любил, когда другие исполняли его песни. Мы много написали вместе, кое-что даже у меня дома. Иногда нам помогала моя сестра Луиза - она замечательный композитор. Бывало, сидит, слушает, потом не выдерживает и предлагает какие-то свои варианты, ведь Высоцкий был певцом от Бога, а музыкальной грамотностью не владел…У меня с Володей были нормальные человеческие отношения. Я его любил, и люблю. И он меня, кажется, любил. Даже стих мне посвятил. -- Немного щепетильный вопрос: как вы думаете, почему артисты так часто увлекаются алкоголем? - Такая у нас работа – экстремальная, приходится все пропускать через собственную нервную систему, через свои эмоции. Многие не выдерживают, умирают прямо на сцене, на съемках: Вертинский, Миронов, Шукшин… вот сейчас Краско. Высоцкий тоже умирал на сцене – когда он играл Гамлета, ему за сценой делали уколы. Многие артисты играют на пределе, потому что зрителям нельзя показывать свои недомогания, боль и личные переживания. -- А у вас-то сама фамилия располагает хоть иногда быть под хмельком. Как вы относитесь к традиционному русскому виду спорта – выпивке? - В свободное от работы время, да под хорошую закуску – с удовольствием! Вкусно поесть я люблю еще больше, чем выпить, кухня нравится совершенно разная. И сам потрясающе готовлю. Я уверен, что мужчина однозначно готовит лучше женщины, посмотрите: шеф-повара любых ресторанов – мужчины. Это идет из глубины веков: мужчины ходили на охоту, убивали дичь, приносили в дом, сами разделывали и готовили. Я вырос в семье охотников, а охотники всегда очень хорошо готовили. Больше люблю питаться дома, в рестораны хожу редко – для этого нужна какая-то особая причина, например – желание попробовать что-то незнакомое, загадочное, приготовленное так, как ты сам не умеешь. Ну если бы, допустим, я пришел бы в ресторан и приготовил свои фирменные пельмени или блинчики, уверен, люди заказывали бы мои блюда, а не ресторанные. К тому же, кулинария – это огромное поле для творчества и фантазии. -- Последний вопрос, который хочется задать, это вопрос о тяжелой болезни, которая нередко косит совсем молодых актеров. Вроде бы еще жить да работать, ан нет – серьезно, а порой и неизлечимо болен… звездной болезнью. Как вы думаете, почему сейчас так часто возникает этот тяжкий недуг? - Да потому что мы сами, да и вы, средства массовой информации эту звездную болезнь культивируем. Я тут услышал по телевизору, как ведущий объявляет выход артиста: «Мегазвезда всех звезд!..», - да что у него других слов что ли нет? Если бы раньше кого-нибудь объявили: «Встречайте суперзвезду всех звезд!», - ему бы ответили: «Не делай из меня идиота». Когда выходит «артистишка», а его называют «мегазвездой», это выглядит смешно. И если у человека с головой не в порядке, он, действительно, верит, что он - звезда. Раньше мы юморили по этому поводу: когда мы выходили после спектакля и видели, как некоторые артисты прямо-таки «несли себя», мы говорили: «Актер Актерыч идет, самовлюбленный идиот». Все это было бы смешно, если бы не было так грустно – если человек страдает манией величия, он перестает совершенствовать свое мастерство: играет хуже, поет неважно. У него сбивается самооценка, и он только и думает: что бы такое отчудить, чтобы соответствовать этому званию «Звезда». Лечить таких надо, знаете как? Тумаками. Катерина Романенкова, Татьяна Алексеева. Интервью подготовлено при содействии телеканала «Домашний» июль 2006 года.